Виктор Ряхин – о музыкальном чуде, популярности органных концертов и значимости культуры
Виктор Ряхин после установки в 1991-м в Кирхе органа стал первым в столице Поморья органистом. Непосредственно с его именем у многих архангелогородцев по-прежнему ассоциируется наш «король инструментов». С 2000 года Виктор живет в Норвегии, он церковный кантор, но хотя бы раз в год приезжает сюда с концертами.
В сентябре Виктор Ряхин стал гостем фестиваля «Похвала органу», посвященного 25-летию «короля инструментов». Мы не упустили возможность пообщаться с музыкантом.
Некоторые детали склеил сам
– Виктор Борисович, какие эмоции вызывает встреча с архангельским органом?
– Я с ним внутренне никогда не расстаюсь. Появление органа в Архангельске – это был такой период, что до сих пор помню все, даже какая погода была.
Контейнеры стояли на улице у бокового входа в зал Кирхи. Все кресла были сдвинуты назад. Приятно, что какие-то детали органа я склеил сам. Мастера, конечно, без меня бы чудесно обошлись, но очень хотелось поучаствовать в сборке. Меня проинструктировали, чтобы сделал все как надо… Все приехавшие немецкие органостроители оказались людьми очень музыкальными – у них были с собой ноты, они пели на несколько голосов.
А еще помню тот запах, который здесь стоял: у новых органов он специфический – не до конца высохшего клея. У нас сейчас в Норвегии в церкви новый инструмент, ему скоро будет два года, но этот запах ощущается до сих пор.
– Почему появление архангельского органа называют чудом?
– Это был 1991 год. Раньше в Советском Союзе за строительство органов реальных денег, как правило, не платили, шел обмен товарами. Первоначально договор с органостроительной фирмой «Шуке» был заключен на таких условиях. Потом произошли политические перемены, ФРГ и ГДР объединились и те условия, на которых был подписан договор, просто перестали существовать. А немцы уже больше половины органа изготовили… Ситуация с валютой тогда складывалась такая, что сегодняшние проблемы просто мечта по сравнению с тем, что было тогда; не скажу, что голод, но недалеко от него. Пойти на такое решение, настолько заглянуть вперед в то время, когда все говорили только о продуктах, талонах, дефолтах, деноминациях, неурядицах в государстве… Через месяц произошел путч, развалился Советский Союз. Наш орган – свидетель этого всего. И это первый орган в СССР и России, который куплен за валюту. Это, конечно, было чудо, за которым стояли конкретные люди, и я им благодарен.
До некоторой степени это повторение в меньшем масштабе истории с «Ленинградской симфонией» Шостаковича, которую играли в блокадном Ленинграде, а музыкантов ради этого события отзывали с фронта. Когда они приезжали из своих воинских частей и замерзшими руками играли великолепную музыку – это стало символом силы духа, способного побеждать в трудной и неравной борьбе. Может, потому тогда и победили?..
– У музыканта с новым инструментом должно возникнуть взаимопонимание или достаточно профессионализма?
– Вы ничего не можете сделать без инструмента, он ничего не может сделать без вас, поэтому вы как-то должны договариваться.
Орган – это не волшебная шкатулка, которая сделает все, что захочешь. У него есть объективные характеристики. Он что-то может, что-то нет. Он что-то любит, что-то терпеть не может. Поэтому общение с инструментом – это всегда процесс.
Безусловно, за последние 20 лет в моем музыкальном развитии много всего происходило. Было и «общение» с другими органами, которое меня подталкивало к новым и неожиданным идеям, находкам. И теперь, когда я прихожу к нашему органу, то мне хочется поделиться с ним этими новыми впечатлениями, узнать его мнение, услышать его реакцию. Органист и инструмент – это партнеры, которые должны доверять друг другу.
Один мой знакомый органостроитель из Голландии рассказывал: встречаются такие амбициозные музыканты, которые относятся к органу как к слуге – мол, посмотрим, кто ты такой, насколько ты соответствуешь моему уровню. А достойный инструмент часто ведет себя так, словно отвечает: я тоже посмотрю еще, что ты из себя представляешь и есть ли смысл с тобой о чем-то говорить…
Цветы не растут сами по себе
– Виктор, органные концерты быстро стали популярными?
– С самого начала. В этом нет ничего необычного. Когда в городе появляется орган – это такая диковинка и все идут его посмотреть, послушать. Во многих случаях филармонии делают ошибку – начинают этот интерес эксплуатировать в ущерб качеству. Здесь важно думать не только про сегодняшний день, но и про грядущий. Лучше не доиграть два концерта, чем переиграть один. И важно перевести этот поверхностный интерес в более глубокий. Мы должны обмануть публику очень своеобразным способом: люди должны прийти сюда с ожиданием, что это будет хорошо, а уйти – с ощущением, что было просто супер. Чтобы они не просто хотели сюда вернуться, а прийти сюда с кем-то, поделиться.
– Есть ли у вас любимые композиторы, которых вы особенно часто играете?
– Я бы поставил вопрос немного иначе. Музыкант не всегда может выбирать, он играет то, что объективно нужно. У меня как раз до таких вещей, которые хотелось бы сыграть, руки могут очень долго не дойти. Это вообще черта профессионализма – делать не то, что ты любишь, а любить то, что ты делаешь.
– Вы стояли у истоков создания Клуба любителей органной музыки…
– Это было просто неформальное объединение людей, которым нравилась органная музыка. Там были журналисты, студенты, представители бизнеса… Орган создавал площадку для общения. Мы встречались, обсуждали концерты, говорили о жизни.
Случались необычные знакомства. Мне написали письмо школьники из Боброво – что им очень интересна органная музыка, что они хотели бы встретиться и пообщаться. Я пригласил их сюда, потом ездил к ним, мы поддерживали связь. Однажды они мне сильно помогли: знакомые попросили пристроить собаку – колли, она жила у меня какое-то время. Именно эти ребята и их учителя смогли найти ей хорошего хозяина. Потом, спустя годы – они уже окончили школу, я жил в Норвегии и приехал сюда с концертом – большая часть класса собралась и пришла на мое выступление… Я был очень тронут.
– Виктор Борисович, на ваш взгляд, какова роль культуры в современном высокотехнологичном мире?
– Мне очень понравилось интервью Константина Райкина, оно удивительно совпало с моим ощущением ситуации. Он высказал довольно парадоксальную мысль о том, что сфера культуры – в немалой степени вопрос государственной безопасности. Ни больше ни меньше. Самое страшное, что можно допустить, – это пустые души, потому что они по определению не могут быть таковыми. Если они не заполнены мыслями о чем-то достойном, тут же возникает разрушительная альтернатива. У Райкина сказано: там, где появляются пустые души, пустые головы, в них немедленно поселяется дьявол.
Когда говорят о том, что нужно переводить промышленность на другие рельсы, создавать новые технологии и рабочие места… Делать-то кто будет? Люди. Не могут создать новые технологии люди, которые не умеют писать без ошибок, которые не читали школьный минимум и не имели никакого своего мнения об этом. Поэтому, как сказал в своем интервью Константин Райкин, «именно государственная безопасность требует того, чтобы мы срочно занимались нашими образованием, наукой, культурой и искусством».
Прекрасные цветы растут только на плодородной, здоровой и ухоженной почве. Создание такой почвы требует времени и терпения. В этом и заключается, на мой взгляд, роль культуры.